воскресенье, 29 ноября 2009
Teresa Numa
Когда покупаешь билет на спектакль, билетерша обычно скажет: «Очень хороший спектакль, придете еще раз». И обычно спектакль проходит серо и не вызывает желания прийти еще раз.
Покупая билет на «Капниста», я услышала примерно тоже. Но на сей раз тетя в окошечке сказала истину.
Спектакли в Эрмитаже в большинстве – авторские. Михаил Левитин сам пишет сценарии, даже к уже существующим пьесам. За весь репертуар театра говорить не буду. Однако за талант Левитина ПИСАТЬ – отвечаю. Слово даю.
«Капнист» - коротенькая пьеса, спектакль идет без антракта час сорок. Но после последних хлопков зрителя не остается ощущения, что мало сыграли или, наоборот, что как-то очень всего намешали, налепили одно на другое, и в итоге получилась чушь. Смотрела – словно полноценные три часа отыграли.
«Капнист» - коротенькая пьеса, написанная по стихотворению Юлия Кима – давнего друга театра. Стихотворение о Василии Васильевиче Капнисте, драматурге конца 18 века, поставившим «Ябеду» во время царствования Павла. Пьеса императором не читана, но просмотрена. Специально для Его Величества ночью устроили прогон пьесы.
В это время Капнист спит и видит себя на Олимпе среди Софокла, Шекспира и Крылова. В это время перед Павлом играют «Ябеду». Нервная царская особа принимает спектакль близко к сердцу и после сцены с чинушами-взяточниками приходит в ярость, обвиняет поэта в поклепе на отечество и велит сослать его в Сибирь, в Иркутск. Капниста хватают с постели и везут. Привезли. Холодно и темно в Сибири. А в это время император досматривает пьесу, убеждается в том, что был вовсе не поклеп, а обличение порока, что поэт не сомневается в существовании правды на Руси, соответственно, через него – Павла. И Капниста приказом из дворца возвращают в Петербург.
«Вот как было плохо в те годы, когда не было у нас свободы» - последние слова стихотворения. Этим кончается и спектакль.
Особенность спектакля в том, что он играется не для зрителей, а для императора Павла (Евгений Кулаков). Зритель Павла не видит: император находится на балконе; оттуда, сверху, зрители слышат его крики негодования или одобрительные речи. Иногда он выбегает на правое крыло балкона и посылает проклятья автору и актерам. Нетрудно представить, что значит играть перед Павлом, который в каждой запятой готов видеть предателя и изменника Его Величества и Российской Империи вообще.
Актеры трусят, после каждой сцены со страхом глядят наверх, криво улыбаются, кто-то падает в обморок, проклиная автора пьесы. Играют в ночных туалетах, так как ночь, все только что с постели. Это император не спит, ему скучно.
С достоинством держится только Правдин – резонер (Борис Романов), который в начале спектакля зачитывает стихотворение Кима. Потом начинается исполнение «Ябеды».
Сюжет очень прост. Полковник Прямиков, упрощенный до абсурда вариант Чацкого, (Сергей Олексяк) любит Софью Кривосудову, прелесть какая дурочка, (Алла Черных). Родители Софьи (Александр Пожаров, Катя Тенета) – хапуги, чинуши-взяточники – против которых и направлена сатира Капниста. Естественно, они против такого брака по любви. У Прямикова есть противник, очень желательный жених, Неправдин, роль которого фантастически (какая, блин, пошлятина) исполнил Андрей Семенов, одновременно – композитор, сочинивший музыку к спектаклю.
Когда уже все потеряно и рука Софьи отдана (продана) Неправдину, с письмом от государя является Прямиков и все негодяи повержены, правда торжествует, любовь тоже не в накладе.
Пока императорское величество переживает за итог пьесы, Василий Васильич Капнист переживает за свою, что говорится, шкуру, становясь внезапно Сибирь Сибирьичем. Помилование, пришедшее сверху, уже мало что значит для ополоумевшего от страха и непонимания происходящего Капниста.
Решение сцены и зрительного зала - заслуга Александра Боровского. Первые несколько рядов партера убраны к черту. На их месте – продолжение основной сцены. Слева и справа – по три ряда. Получается, что сцена, врезается в зал и обтекаема рядами с трех сторон. Балкон не задействован никем, кроме Его Величества, наблюдающего спектакль. Пространство под сценой – полое, и служит для перемещения актеров. Посреди сцены - перина и подушки, в которых спит ни о чем не подозревающий Капнист.
В сцене, когда ему снится Олимп, сверху на канатных креплениях, вроде античного бога на машине, спускается Василий Кириллович Тредиаковский (Александр Цилинко) и самой лучшей площадной бранью начинает крыть Капниста.
Декораций – никаких. Только в центре – кровать Капниста. Перья из подушек впоследствии сыграют роль сибирского снега. Остальное – игра актеров и специально к спектаклю написанная музыка.
Спектакль – смесь классической постановки русской драмы с мюзиклом. У каждого персонажи или дуэта персонажей есть своя музыка, своя песня – самопредставление для зрителя – для императора.
Классически поставленная «Ябеда» в неклассической постановке пьесы Левитина «Капнист туда и обратно».
В «Ябеде» порок обличен, правда торжествует. Император милует автора, но хочет наказать актеров. С трудом резонеру удалось убедить Его Величество, что все люди на сцене – это актеры. «Но ведь они так убедительно играют!» - кривя ртом, капризничает император. «И все равно каждый из нас лицемер» - завершает он. И он оказывается прав. Сцена пуста. Остался один резонер. Он ходит по сцене и концом трости что-то ищет на полу. Ах, вот что – колечко кто-то обронил. А закон, как помним из пьесы, один – « Брать, брать, брать!». И берет. Вот и весь спектакль.
Свет гаснет. Играет оркестр. В спектакле была живая музыка, никакой записи. Свет снова включен. И на сцене стоят одетые в костюмы 18 века актеры: генеральная репетиция в ночных рубашках прошла благополучно, и император дал разрешение ставить спектакль.
Все выходят на поклон, идут вдоль сцены, гнут ноги и ножки в реверансе. И только Павел стоит, опершись на саблю, и не двигается с места. Актеры уже ушли, зрители еще хлопают. Император стоит. Зрители начинают смеяться, уходить, выбежала девочка и положила в ноги императору цветы. И головой не повел. В зале человек 30-ть. Император сделал едва заметный жест левой рукой, означающий «проваливайте побыстрее, милейшие». В зале человек 10-ть. Ушел Павел. Зрители остались.
Я никогда так не хлопала.
Покупая билет на «Капниста», я услышала примерно тоже. Но на сей раз тетя в окошечке сказала истину.
Спектакли в Эрмитаже в большинстве – авторские. Михаил Левитин сам пишет сценарии, даже к уже существующим пьесам. За весь репертуар театра говорить не буду. Однако за талант Левитина ПИСАТЬ – отвечаю. Слово даю.
«Капнист» - коротенькая пьеса, спектакль идет без антракта час сорок. Но после последних хлопков зрителя не остается ощущения, что мало сыграли или, наоборот, что как-то очень всего намешали, налепили одно на другое, и в итоге получилась чушь. Смотрела – словно полноценные три часа отыграли.
«Капнист» - коротенькая пьеса, написанная по стихотворению Юлия Кима – давнего друга театра. Стихотворение о Василии Васильевиче Капнисте, драматурге конца 18 века, поставившим «Ябеду» во время царствования Павла. Пьеса императором не читана, но просмотрена. Специально для Его Величества ночью устроили прогон пьесы.
В это время Капнист спит и видит себя на Олимпе среди Софокла, Шекспира и Крылова. В это время перед Павлом играют «Ябеду». Нервная царская особа принимает спектакль близко к сердцу и после сцены с чинушами-взяточниками приходит в ярость, обвиняет поэта в поклепе на отечество и велит сослать его в Сибирь, в Иркутск. Капниста хватают с постели и везут. Привезли. Холодно и темно в Сибири. А в это время император досматривает пьесу, убеждается в том, что был вовсе не поклеп, а обличение порока, что поэт не сомневается в существовании правды на Руси, соответственно, через него – Павла. И Капниста приказом из дворца возвращают в Петербург.
«Вот как было плохо в те годы, когда не было у нас свободы» - последние слова стихотворения. Этим кончается и спектакль.
Особенность спектакля в том, что он играется не для зрителей, а для императора Павла (Евгений Кулаков). Зритель Павла не видит: император находится на балконе; оттуда, сверху, зрители слышат его крики негодования или одобрительные речи. Иногда он выбегает на правое крыло балкона и посылает проклятья автору и актерам. Нетрудно представить, что значит играть перед Павлом, который в каждой запятой готов видеть предателя и изменника Его Величества и Российской Империи вообще.
Актеры трусят, после каждой сцены со страхом глядят наверх, криво улыбаются, кто-то падает в обморок, проклиная автора пьесы. Играют в ночных туалетах, так как ночь, все только что с постели. Это император не спит, ему скучно.
С достоинством держится только Правдин – резонер (Борис Романов), который в начале спектакля зачитывает стихотворение Кима. Потом начинается исполнение «Ябеды».
Сюжет очень прост. Полковник Прямиков, упрощенный до абсурда вариант Чацкого, (Сергей Олексяк) любит Софью Кривосудову, прелесть какая дурочка, (Алла Черных). Родители Софьи (Александр Пожаров, Катя Тенета) – хапуги, чинуши-взяточники – против которых и направлена сатира Капниста. Естественно, они против такого брака по любви. У Прямикова есть противник, очень желательный жених, Неправдин, роль которого фантастически (какая, блин, пошлятина) исполнил Андрей Семенов, одновременно – композитор, сочинивший музыку к спектаклю.
Когда уже все потеряно и рука Софьи отдана (продана) Неправдину, с письмом от государя является Прямиков и все негодяи повержены, правда торжествует, любовь тоже не в накладе.Пока императорское величество переживает за итог пьесы, Василий Васильич Капнист переживает за свою, что говорится, шкуру, становясь внезапно Сибирь Сибирьичем. Помилование, пришедшее сверху, уже мало что значит для ополоумевшего от страха и непонимания происходящего Капниста.
Решение сцены и зрительного зала - заслуга Александра Боровского. Первые несколько рядов партера убраны к черту. На их месте – продолжение основной сцены. Слева и справа – по три ряда. Получается, что сцена, врезается в зал и обтекаема рядами с трех сторон. Балкон не задействован никем, кроме Его Величества, наблюдающего спектакль. Пространство под сценой – полое, и служит для перемещения актеров. Посреди сцены - перина и подушки, в которых спит ни о чем не подозревающий Капнист.
В сцене, когда ему снится Олимп, сверху на канатных креплениях, вроде античного бога на машине, спускается Василий Кириллович Тредиаковский (Александр Цилинко) и самой лучшей площадной бранью начинает крыть Капниста.Декораций – никаких. Только в центре – кровать Капниста. Перья из подушек впоследствии сыграют роль сибирского снега. Остальное – игра актеров и специально к спектаклю написанная музыка.
Спектакль – смесь классической постановки русской драмы с мюзиклом. У каждого персонажи или дуэта персонажей есть своя музыка, своя песня – самопредставление для зрителя – для императора.
Классически поставленная «Ябеда» в неклассической постановке пьесы Левитина «Капнист туда и обратно».
В «Ябеде» порок обличен, правда торжествует. Император милует автора, но хочет наказать актеров. С трудом резонеру удалось убедить Его Величество, что все люди на сцене – это актеры. «Но ведь они так убедительно играют!» - кривя ртом, капризничает император. «И все равно каждый из нас лицемер» - завершает он. И он оказывается прав. Сцена пуста. Остался один резонер. Он ходит по сцене и концом трости что-то ищет на полу. Ах, вот что – колечко кто-то обронил. А закон, как помним из пьесы, один – « Брать, брать, брать!». И берет. Вот и весь спектакль.
Свет гаснет. Играет оркестр. В спектакле была живая музыка, никакой записи. Свет снова включен. И на сцене стоят одетые в костюмы 18 века актеры: генеральная репетиция в ночных рубашках прошла благополучно, и император дал разрешение ставить спектакль.
Все выходят на поклон, идут вдоль сцены, гнут ноги и ножки в реверансе. И только Павел стоит, опершись на саблю, и не двигается с места. Актеры уже ушли, зрители еще хлопают. Император стоит. Зрители начинают смеяться, уходить, выбежала девочка и положила в ноги императору цветы. И головой не повел. В зале человек 30-ть. Император сделал едва заметный жест левой рукой, означающий «проваливайте побыстрее, милейшие». В зале человек 10-ть. Ушел Павел. Зрители остались.
Я никогда так не хлопала.
четверг, 29 октября 2009
Teresa Numa
"В сущности, он гораздо больше радовался книгам, которые ему присылали на рецензию, чем ничтожной оплате. Ему нравилось ощупывать переплеты и перелистывать свежеотпечатанные страницы". ("Мертвые" из "Дублинцев")
воскресенье, 03 мая 2009
Teresa Numa
«Знаем ли мы тех, кого любим?»
Мне казалось, что я его знаю. Я угадываю и предугадываю его решения, реакции, желания.
Мы узнаем друг друга с горем по полам с первого класса. Когда наши дороги, казалось бы, разошлись окончательно, мы, вопреки этому, решили соединиться.
Мне казалось – навсегда.
Ему казалось – посмотрим.
Мне казалось, что, зная его, я смогу сделать его счастливым.
Я знаю, что он любит молочные продукты, несквик, свежевыжатый сок, пиццу с мясом, чистые простыни и сон до полудня, группы Мадвэйн, Корн, Лим Бизкит, Металлику, экшн и мистику, велик и свою гитару Мьюзикмэн за три его месячных зарплаты, что он любит стихи Бодлера, хоть и не знает, кто это такой и когда жил, а также Сальвадора Дали с Гигером в придачу.
Мне казалось, что я знаю о нем все.
Я не знала, что он меня не знает. И что не хочет меня знать, чтобы сделать счастливой. Поэтому все его действия – наугад. Иногда он делает мне больно, иногда приятно. Но ни в тот, ни в другой раз, он не думает, а просто делает.
Он не знает, какую я люблю пиццу, какие фильмы, кто мой любимый музыкант и писатель, он не видит разницы между фамилиями Набоков и Булгаков, поэтому боится подарить мне не того. Он не знает, что я люблю торты, пирожные, мороженное и все вредной. Он не знает, что я люблю читать. Он не знает, что я не люблю шумные компании. После каждого долгого разговора он забывает все, что я ему рассказала о себе.
Всю жизнь я училась, читала, смотрела, ходила, писала, слушала – все самое интересное, лучшее, редкое. Я была на уровне работника Макдака, живущего культом пива Туборг и фильма Матрица. И как же я была счастлива! У меня было много друзей – не важно каких. Я находила общий язык со всеми. Ко мне тянулись. Со мной всем было легко. А теперь я стала интеллектуалом. И никому не нужна.
Меня мало кто понимает и мало кто хочет понимать. Я накопила в себе знания, чтобы со мной было интересно, а мне говорят – с тобой скучно. Я много знаю, но меня из-за этого знать не хотят.
Круг моих друзей совсем маленький, но зато крепкий и красивый. И я уверена в этих людях. Больше, чем в себе.
Круг моих интересов огромен. Но из-за этого самого я чувствую себя одинокой. Чужой среди своих.
Мне казалось, что я делаю его счастливым. Но оказалось, я порчу его молодость. Я прячу свои интересы, свои книги, свои фильмы. Я не отстаиваю своих точек зрения. Я согласна принять его культуру. Я согласна «расслабиться». А взамен я не получу ничего. Лучше не станет.
Как же так получилось, что мы вот такими чужими стали друг другу?
Он меня не хочет знать. Я для него скучна. Моя голова забита ненужным хламом, в котором он не собирается рыться.
Ясно и просто.
Мне казалось, что я его знаю. Я угадываю и предугадываю его решения, реакции, желания.
Мы узнаем друг друга с горем по полам с первого класса. Когда наши дороги, казалось бы, разошлись окончательно, мы, вопреки этому, решили соединиться.
Мне казалось – навсегда.
Ему казалось – посмотрим.
Мне казалось, что, зная его, я смогу сделать его счастливым.
Я знаю, что он любит молочные продукты, несквик, свежевыжатый сок, пиццу с мясом, чистые простыни и сон до полудня, группы Мадвэйн, Корн, Лим Бизкит, Металлику, экшн и мистику, велик и свою гитару Мьюзикмэн за три его месячных зарплаты, что он любит стихи Бодлера, хоть и не знает, кто это такой и когда жил, а также Сальвадора Дали с Гигером в придачу.
Мне казалось, что я знаю о нем все.
Я не знала, что он меня не знает. И что не хочет меня знать, чтобы сделать счастливой. Поэтому все его действия – наугад. Иногда он делает мне больно, иногда приятно. Но ни в тот, ни в другой раз, он не думает, а просто делает.
Он не знает, какую я люблю пиццу, какие фильмы, кто мой любимый музыкант и писатель, он не видит разницы между фамилиями Набоков и Булгаков, поэтому боится подарить мне не того. Он не знает, что я люблю торты, пирожные, мороженное и все вредной. Он не знает, что я люблю читать. Он не знает, что я не люблю шумные компании. После каждого долгого разговора он забывает все, что я ему рассказала о себе.
Всю жизнь я училась, читала, смотрела, ходила, писала, слушала – все самое интересное, лучшее, редкое. Я была на уровне работника Макдака, живущего культом пива Туборг и фильма Матрица. И как же я была счастлива! У меня было много друзей – не важно каких. Я находила общий язык со всеми. Ко мне тянулись. Со мной всем было легко. А теперь я стала интеллектуалом. И никому не нужна.
Меня мало кто понимает и мало кто хочет понимать. Я накопила в себе знания, чтобы со мной было интересно, а мне говорят – с тобой скучно. Я много знаю, но меня из-за этого знать не хотят.
Круг моих друзей совсем маленький, но зато крепкий и красивый. И я уверена в этих людях. Больше, чем в себе.
Круг моих интересов огромен. Но из-за этого самого я чувствую себя одинокой. Чужой среди своих.
Мне казалось, что я делаю его счастливым. Но оказалось, я порчу его молодость. Я прячу свои интересы, свои книги, свои фильмы. Я не отстаиваю своих точек зрения. Я согласна принять его культуру. Я согласна «расслабиться». А взамен я не получу ничего. Лучше не станет.
Как же так получилось, что мы вот такими чужими стали друг другу?
Он меня не хочет знать. Я для него скучна. Моя голова забита ненужным хламом, в котором он не собирается рыться.
Ясно и просто.
среда, 15 апреля 2009
Teresa Numa
Раньше театр давал ответы на все вопросы: как жить, как любить, как воспитывать детей и даже как умереть. В театр шли за помощью, за советом. Представление дарило возрождение духа – через смех, через боль. Театр был зоной релаксации, зоной спа, выражаясь современным языком.
Сегодня театр сам готов спрашивать. Вопросы стоят толпой, и никто ими не занимается, а если и возьмутся за какой-нибудь, то все равно не решат. Открыто со сцены звучит «не знаю». И это - всеобщее «не знаю». «Не знаю», как жить, «не знаю», как любить, «не знаю», как воспитывать, как умирать, как верить. Это болезнь времени. Сейчас эпоха незнающих, сегодня живет человек без лица. И ясный определенный ответ появится очень нескоро. Если появится вообще.
«Добрый человек из Сезуана» - спектакль о «проклятом вопросе» - почему добродетель несчастна? Почему счастье существует только для тех, кого не мучает совесть, кто сыто ест и сладко спит? Почему есть зло? Почему боги это допускают?
Спектакль примитивен по сюжету: истязают доброго человека, а он все еще добрый. Но в этой примитивности, в той наивности, с которой преподносится пафос добродетели, в наивности непонимания зла, в детском стремлении к любви – в этом сказывается особенная прелесть спектакля. Такие вопросы - вечно задающиеся и вечно неразрешимые вопросы, их нужно раскрывать примитивно. Нужный эффект возникает – все понимают, что добро ведет к несчастью, но все убеждены в правоте добра. И сама Шен Те, страдающая в стремлении помочь и в попытке составить и свое собственное счастье, понимает это, но отказывается признать другой путь.
В городе Сезуане – нищета. Нищета кошелька и сердца. И светят только добрый человек да водонос. Хотя и водонос – спорный персонаж. Он добр, он сострадателен, но он продает воду, которая по закону и христианскому и попросту природному – общая и бесплатная. Он же ее продает по кружке.
Главная героиня – Шен Те – вечная, как и проблемы, поднятые в пьесе. Такие героини всегда были: добрые до глупости, наивные до слепоты, несчастные до отчаяния, отчаянные до безумства. Они влачат жалкое существования, собирая плевки с последнего пропойцы, снося оскорбления и насмешки, и вместе с тем – без таких людей жизнь невозможна. Это вечный источник, из которого черпают все, кому не лень. А не лень – всем.
Три бога (одного уже мало) пытаются помочь Шен Те и дают ей денег. Но беда не в отсутствии денег, а в устройстве общества, где деньги играют первую роль. Здесь живут для денег, женятся на деньгах, любят за деньги. И от этого страдает Шен Те, а не от скудных средств.
Боги между прочим и открыли Шен Те ее доброту. Сама она не знала о ней, считала себя грязной, недостойной. Истинно, что та невинность подлинная, которая не знает о своей невинности. Так и Шен Те не знает, что есть другой закон кроме закона добра.
Обезумев в итоге от горя и несправедливости, Шен Те выпускает на волю свою противоположность – злую маску, охраняющую ее. Это та же Шен Те, но с другой стороны. Своим счастьем она поступится, но счастьем будущего сына – никогда. Над Шен Те производят суд. Те самые три бога, давшие ей денег и признавшие ее добрым человеком, осуждают ее за то, что она свернула с пути добра, а не терпела. Но тогда Шен Те произносит свою обвинительную речь богам, полную и скорби, и злости. Женщина кричит о том, что не хочет жить в этом мире, что она боится за себя и своего будущего сына, что на этой земле счастья нет. Она умоляет богов не уходить, не оставлять, но свет гаснет и она остается наедине со своим криком.
Таков приговор Бертольда Брехта обществу, религии, человеку. Спектакль, безусловно, классовый, обличающий эксплуатацию человека человеком, но при этом в нем отражена вся абсурдность коммунистического фанатизма, вся его ненужность. Несчастье женщины, которую некому любить, первичнее несчастья из-за отсутствия денег. Мир болен не бедностью, а нелюбовью. И никакие миллионы богов его не исправят. Что нужно делать – никто не знает. Наказ терпеть звучит подло. Гораздо человечнее слова песни – «Конец не может быть плохим. Он должен, должен быть хорошим!» На сегодня – это единственная установка. Ничем не объясняемая и не доказуемая.
Сегодня театр сам готов спрашивать. Вопросы стоят толпой, и никто ими не занимается, а если и возьмутся за какой-нибудь, то все равно не решат. Открыто со сцены звучит «не знаю». И это - всеобщее «не знаю». «Не знаю», как жить, «не знаю», как любить, «не знаю», как воспитывать, как умирать, как верить. Это болезнь времени. Сейчас эпоха незнающих, сегодня живет человек без лица. И ясный определенный ответ появится очень нескоро. Если появится вообще.
«Добрый человек из Сезуана» - спектакль о «проклятом вопросе» - почему добродетель несчастна? Почему счастье существует только для тех, кого не мучает совесть, кто сыто ест и сладко спит? Почему есть зло? Почему боги это допускают?
Спектакль примитивен по сюжету: истязают доброго человека, а он все еще добрый. Но в этой примитивности, в той наивности, с которой преподносится пафос добродетели, в наивности непонимания зла, в детском стремлении к любви – в этом сказывается особенная прелесть спектакля. Такие вопросы - вечно задающиеся и вечно неразрешимые вопросы, их нужно раскрывать примитивно. Нужный эффект возникает – все понимают, что добро ведет к несчастью, но все убеждены в правоте добра. И сама Шен Те, страдающая в стремлении помочь и в попытке составить и свое собственное счастье, понимает это, но отказывается признать другой путь.
В городе Сезуане – нищета. Нищета кошелька и сердца. И светят только добрый человек да водонос. Хотя и водонос – спорный персонаж. Он добр, он сострадателен, но он продает воду, которая по закону и христианскому и попросту природному – общая и бесплатная. Он же ее продает по кружке.
Главная героиня – Шен Те – вечная, как и проблемы, поднятые в пьесе. Такие героини всегда были: добрые до глупости, наивные до слепоты, несчастные до отчаяния, отчаянные до безумства. Они влачат жалкое существования, собирая плевки с последнего пропойцы, снося оскорбления и насмешки, и вместе с тем – без таких людей жизнь невозможна. Это вечный источник, из которого черпают все, кому не лень. А не лень – всем.
Три бога (одного уже мало) пытаются помочь Шен Те и дают ей денег. Но беда не в отсутствии денег, а в устройстве общества, где деньги играют первую роль. Здесь живут для денег, женятся на деньгах, любят за деньги. И от этого страдает Шен Те, а не от скудных средств.
Боги между прочим и открыли Шен Те ее доброту. Сама она не знала о ней, считала себя грязной, недостойной. Истинно, что та невинность подлинная, которая не знает о своей невинности. Так и Шен Те не знает, что есть другой закон кроме закона добра.
Обезумев в итоге от горя и несправедливости, Шен Те выпускает на волю свою противоположность – злую маску, охраняющую ее. Это та же Шен Те, но с другой стороны. Своим счастьем она поступится, но счастьем будущего сына – никогда. Над Шен Те производят суд. Те самые три бога, давшие ей денег и признавшие ее добрым человеком, осуждают ее за то, что она свернула с пути добра, а не терпела. Но тогда Шен Те произносит свою обвинительную речь богам, полную и скорби, и злости. Женщина кричит о том, что не хочет жить в этом мире, что она боится за себя и своего будущего сына, что на этой земле счастья нет. Она умоляет богов не уходить, не оставлять, но свет гаснет и она остается наедине со своим криком.
Таков приговор Бертольда Брехта обществу, религии, человеку. Спектакль, безусловно, классовый, обличающий эксплуатацию человека человеком, но при этом в нем отражена вся абсурдность коммунистического фанатизма, вся его ненужность. Несчастье женщины, которую некому любить, первичнее несчастья из-за отсутствия денег. Мир болен не бедностью, а нелюбовью. И никакие миллионы богов его не исправят. Что нужно делать – никто не знает. Наказ терпеть звучит подло. Гораздо человечнее слова песни – «Конец не может быть плохим. Он должен, должен быть хорошим!» На сегодня – это единственная установка. Ничем не объясняемая и не доказуемая.
пятница, 02 января 2009
Teresa Numa
Когда я пишу рассказ, я создаю персонажа. Одного, много двух. Мои рассказы, как и мои персонажи, не имеют ничего общего с рассказами и персонажами, которые все читали. У меня это всего лишь маленькие истории, чаще для самой себя. Истории о коротких отрезках человеческой жизни, минутах раздумья, минутах слабости, минутах отсутствия всякой мысли. Мне интересны именно минуты, а не целые жизни, потому что свою жизнь нам в основном придется мерить по минутам, тогда как месяца выпадут из памяти.
Мои персонажи – разные стороны меня, вариации на тему меня и моей возможной жизни. Я никогда не умела их называть. Говорят, что рождение нового персонажа начинается с его имени. Тогда мои персонажи даже не существуют. Но это не самая важная их проблема.
Когда я придумала характер и внешность, цели и поступки своего персонажа, я не могу представить его ни с одним именем. Катерина, Анна, Николай, Катя, Аня, Коля, Катрин, Аннет, Николя – эти и оставшиеся тысячи имен и их вариаций несут на себе много эмоциональных образов, приуроченных к конкретным носителям, которых я знаю. Поэтому, когда я называю ее Таисией, а его Артуром – они оба перестают быть моими персонажами. Они вбирают в себя всех тех, кого я знаю с этими именами. А если у меня и нет знакомых Домин, Капитолин, Леокадий и Ядвиг, я все-таки чувствую несоответствие своих персонажей и порядка букв в этих именах.
Долго я никак не называла своих персонажей. Да и стоит ли крестить единственного на сцене? Да и стоит ли давать разные имена для того, у кого уже есть имя автора?
Позже я использовала самое простое имя – Ваня. Столь общее и прозрачное, оно вытесняло из себя любые другие принесенные личным опытом и памятью образы.
Также было с иностранными именами или совсем непонятными. Настолько вычурные, они осложняли подбор к ним какой-нибудь параллели.
А недавно я читала рассказ Милана Кундеры, герои которого (реально существовавшие чешские поэты, которых лично знал автор и чьи имена по политической предосторожности нужно было скрыть) носили имена Лермонтова, Петрарки, Боккаччо, Гете, Есенина, Вольтера и Верлена. С одной стороны это сохранило политическую свободу и гражданство поэтам в оккупированной Чехии, с другой стороны придало рассказу небывалый комизм, в-третьих, характеры героев и прославленных обладателей прославленных имен временами так поразительно совпадали, что было и смешно и грустно (в зависимости от характера совпадения).
Как выяснилось позже, Кундера тоже ломает голову над именами. Своей главное героине он придумал имя, которое не носил ни один человек, а значит полностью свободное от образов и ассоциаций, а значит его судьба целиком в руках мастерства Кундеры.
А мои персонажи пока что не носят имени. И даже Ваня, сочиняющий любовные истории, вовсе не Ваня. Они никто в этом ничто. Также как и все мы, возможно, просто вариации на кого-то одного.
Мои персонажи – разные стороны меня, вариации на тему меня и моей возможной жизни. Я никогда не умела их называть. Говорят, что рождение нового персонажа начинается с его имени. Тогда мои персонажи даже не существуют. Но это не самая важная их проблема.
Когда я придумала характер и внешность, цели и поступки своего персонажа, я не могу представить его ни с одним именем. Катерина, Анна, Николай, Катя, Аня, Коля, Катрин, Аннет, Николя – эти и оставшиеся тысячи имен и их вариаций несут на себе много эмоциональных образов, приуроченных к конкретным носителям, которых я знаю. Поэтому, когда я называю ее Таисией, а его Артуром – они оба перестают быть моими персонажами. Они вбирают в себя всех тех, кого я знаю с этими именами. А если у меня и нет знакомых Домин, Капитолин, Леокадий и Ядвиг, я все-таки чувствую несоответствие своих персонажей и порядка букв в этих именах.
Долго я никак не называла своих персонажей. Да и стоит ли крестить единственного на сцене? Да и стоит ли давать разные имена для того, у кого уже есть имя автора?
Позже я использовала самое простое имя – Ваня. Столь общее и прозрачное, оно вытесняло из себя любые другие принесенные личным опытом и памятью образы.
Также было с иностранными именами или совсем непонятными. Настолько вычурные, они осложняли подбор к ним какой-нибудь параллели.
А недавно я читала рассказ Милана Кундеры, герои которого (реально существовавшие чешские поэты, которых лично знал автор и чьи имена по политической предосторожности нужно было скрыть) носили имена Лермонтова, Петрарки, Боккаччо, Гете, Есенина, Вольтера и Верлена. С одной стороны это сохранило политическую свободу и гражданство поэтам в оккупированной Чехии, с другой стороны придало рассказу небывалый комизм, в-третьих, характеры героев и прославленных обладателей прославленных имен временами так поразительно совпадали, что было и смешно и грустно (в зависимости от характера совпадения).
Как выяснилось позже, Кундера тоже ломает голову над именами. Своей главное героине он придумал имя, которое не носил ни один человек, а значит полностью свободное от образов и ассоциаций, а значит его судьба целиком в руках мастерства Кундеры.
А мои персонажи пока что не носят имени. И даже Ваня, сочиняющий любовные истории, вовсе не Ваня. Они никто в этом ничто. Также как и все мы, возможно, просто вариации на кого-то одного.
Teresa Numa
Вся жизнь человека среди людей не что иное, как битва за чужое ухо.
Мы пишем книги, потому что наши дети не интересуются нами. Мы обращаемся к анонимному миру, потому что наша жена затыкает уши, когда мы разговариваем с ней.
Именно отсутствие жизненного содержания, эта пустота и является мотором, принуждающим писать.
В пору всеобщей графомании написание книг обретает обратный смысл: каждый отгораживается собственными словами, словно зеркальной стеной, сквозь которую не проникает ни один голос извне.
«Живет ли человек, когда живут другие?» Гете.
Тот, кто пишет книги, либо все (он единственная вселенная для самого себя и для всех других), либо ничто. А так как никому не дано быть всем, мы все, пишущие книги, являем собою ничто.
Каждый человек без исключения носит в себе писателя как некую свою возможность. Ибо каждый человек страдает при мысли, что он исчезнет в равнодушной вселенной неуслышанным и незамеченным, а посему сам хочет вовремя превратиться во вселенную слов.
Но когда однажды (и это будет скоро) во всех людях проснется писатель, настанут времена всеобщей глухоты и непонимания.
Мы пишем книги, потому что наши дети не интересуются нами. Мы обращаемся к анонимному миру, потому что наша жена затыкает уши, когда мы разговариваем с ней.
Именно отсутствие жизненного содержания, эта пустота и является мотором, принуждающим писать.
В пору всеобщей графомании написание книг обретает обратный смысл: каждый отгораживается собственными словами, словно зеркальной стеной, сквозь которую не проникает ни один голос извне.
«Живет ли человек, когда живут другие?» Гете.
Тот, кто пишет книги, либо все (он единственная вселенная для самого себя и для всех других), либо ничто. А так как никому не дано быть всем, мы все, пишущие книги, являем собою ничто.
Каждый человек без исключения носит в себе писателя как некую свою возможность. Ибо каждый человек страдает при мысли, что он исчезнет в равнодушной вселенной неуслышанным и незамеченным, а посему сам хочет вовремя превратиться во вселенную слов.
Но когда однажды (и это будет скоро) во всех людях проснется писатель, настанут времена всеобщей глухоты и непонимания.
четверг, 18 декабря 2008
Teresa Numa
И снова думаю: просыпаясь, в автобусе, в метро, читая книги, слушая лекци, волочась домой, засыпая. Все время думаю о разгадке. Что-то такое, открывающее все на свете. определенно есть. Надо только додуматься, надо найти это слово или эту фразу. Надо поймать и понять, и все встанет на свои места.
Но слишком сложно найти то, чем можно выразить истину для самого себя.
Последнее время я понимаю, что я не живу. Жизнь - это жизнь чувств и мыслей. Так же как любовь - это жизнь чувств и эмоций. Ты внутренне должна ощущать себя живой. Не когда болит живот или хочется спать, а когда ты чувствуешь и бурлишь. Вот я и перестала чувствовать и бурлить. На конвейре нашего общества слишком легко лишиться всех своих человеческих качеств.
Нас обманули. Все, что есть жизнь, спрятано, закопано,осмеяно, закрашено и замазано. Мы по сути не имеем никакого представления о ней. Я не имею. Ни учеба, ни работа, ни разговоры и ни исследования составляют жизнь. Мы движемся в пространстве, но по отношению к жизни стоим твердо и упрямо на одном месте. Кому-то не суждено пройти и метра.
Нам все заменили. И наша "жизнь" плоха в 99 случаях из 100. Если ты умеешь хоть чуть-чуть выглядывать за пределы поставленного для тебя вальера, ты уже никогда не успокоишься. И будешь искать выход и разгадку. Но все, кто ее искал, разбивались и рассыпались бысрее, чем совершали хотя бы половину пути.
Высунишь голову сквозь прутья, вдохнешь живого свежего воздуха и обратно. И эти минуты истинной жизни станут твоими лучшими воспоминаниями. Их ты будешь рассказывать друзьям, детям, как самое невероятное и прекрасное, что с тобой случалось. Это составляет всего несколько часов, а должно быть непрерывное, непрекращаемое, тогда будет жизнь.
Не за гробом начнется наказание. Оно началось уже здесь, на земле. Наша реальность досталась нам по заслугам. Где-то просчет - и ты в вальере, еще один раз оступиться - и ты понимаешь свое положение. Одно злое дело тянет за собой другое. И раз свернувши с дороги, обратно не вернешься.
Где я-то оступилось? Я все не могу вспомнить. Я стараюсь держать все под контролем, но понимаю, что что-то не так: кто-то держит под контролем меня. И иногда бьет по голове, высунувшейся за решетку.
Но слишком сложно найти то, чем можно выразить истину для самого себя.
Последнее время я понимаю, что я не живу. Жизнь - это жизнь чувств и мыслей. Так же как любовь - это жизнь чувств и эмоций. Ты внутренне должна ощущать себя живой. Не когда болит живот или хочется спать, а когда ты чувствуешь и бурлишь. Вот я и перестала чувствовать и бурлить. На конвейре нашего общества слишком легко лишиться всех своих человеческих качеств.
Нас обманули. Все, что есть жизнь, спрятано, закопано,осмеяно, закрашено и замазано. Мы по сути не имеем никакого представления о ней. Я не имею. Ни учеба, ни работа, ни разговоры и ни исследования составляют жизнь. Мы движемся в пространстве, но по отношению к жизни стоим твердо и упрямо на одном месте. Кому-то не суждено пройти и метра.
Нам все заменили. И наша "жизнь" плоха в 99 случаях из 100. Если ты умеешь хоть чуть-чуть выглядывать за пределы поставленного для тебя вальера, ты уже никогда не успокоишься. И будешь искать выход и разгадку. Но все, кто ее искал, разбивались и рассыпались бысрее, чем совершали хотя бы половину пути.
Высунишь голову сквозь прутья, вдохнешь живого свежего воздуха и обратно. И эти минуты истинной жизни станут твоими лучшими воспоминаниями. Их ты будешь рассказывать друзьям, детям, как самое невероятное и прекрасное, что с тобой случалось. Это составляет всего несколько часов, а должно быть непрерывное, непрекращаемое, тогда будет жизнь.
Не за гробом начнется наказание. Оно началось уже здесь, на земле. Наша реальность досталась нам по заслугам. Где-то просчет - и ты в вальере, еще один раз оступиться - и ты понимаешь свое положение. Одно злое дело тянет за собой другое. И раз свернувши с дороги, обратно не вернешься.
Где я-то оступилось? Я все не могу вспомнить. Я стараюсь держать все под контролем, но понимаю, что что-то не так: кто-то держит под контролем меня. И иногда бьет по голове, высунувшейся за решетку.
Teresa Numa
Этой ночью мне впервые с такой ясностью представилось, что я никому, совсем никому не нужна. Кто я, собственно? Зачем я? На что я? Никому и ничего. До моих мыслей, до самого дорого, никому нет дела. До меня самой тем более. Куда я пойду? Разве меня кто-то захочет приютить со всем моим скарбом: книжками, тетрадками, записочками и блокнотиками, сапогами и бесконечными тюбиками с кремом? Разве меня возьмут с таким грузом? А мои мысли, этот невесомый довесок, который выражается в дурном и злобном характере и в вечных сомнениях? Мое полное несовершенство.
Я-то окольными путями понимаю свою ценность, (мысли, мысли) но только для себя. А чтобы меня полюбили всю, ну совершенно всю... разве такое возможно? Да если бы могли вы заглянуть в мою душу, увидеть ее совершенно правдиво, прозрачно, такую, как есть, разве не отвернулись бы все от меня разом? А я пытаюсь свою гадливость скрыть за внешними нормами общения, за повседневной суетой, заботясь о ровном маникюре, и на деле выходит еще гадливее; особенно в такие моменты, как этот, когда всю себя видишь и понимаешь: "нет, такая не нужна".
И что я вздумала удивляться на людей и на самого близкого из них? Ведь, как ни прячь, а подлая натура пробивается на свет вместе с растущими волосами, и попадает на других, и прожигает, и не дает потом никогда забыть моего слова, поступка, взгляда, моих интонаций и жестов. Это все следы моей испорченной и злой натуры.
Ничего не исправить. С детства пошли ошибки и отклонения, а сейчас понимаю всю катастрофу, всю расшатанность своего существа.Но только кем испорченной? Как найти ту точку, с которой началось мое "порченье", что, где и как случилось, что сказало свое слово?
Внутри меня либо ничто, либо какая-то черная клюпающая гадина.
А всем сказанным я пытаюсь оправдать себя перед собой же, мол, коль признаю себя таковой, значит не совсем уж и дрянь, значит есть надежда. Старые фокусы.
Я-то окольными путями понимаю свою ценность, (мысли, мысли) но только для себя. А чтобы меня полюбили всю, ну совершенно всю... разве такое возможно? Да если бы могли вы заглянуть в мою душу, увидеть ее совершенно правдиво, прозрачно, такую, как есть, разве не отвернулись бы все от меня разом? А я пытаюсь свою гадливость скрыть за внешними нормами общения, за повседневной суетой, заботясь о ровном маникюре, и на деле выходит еще гадливее; особенно в такие моменты, как этот, когда всю себя видишь и понимаешь: "нет, такая не нужна".
И что я вздумала удивляться на людей и на самого близкого из них? Ведь, как ни прячь, а подлая натура пробивается на свет вместе с растущими волосами, и попадает на других, и прожигает, и не дает потом никогда забыть моего слова, поступка, взгляда, моих интонаций и жестов. Это все следы моей испорченной и злой натуры.
Ничего не исправить. С детства пошли ошибки и отклонения, а сейчас понимаю всю катастрофу, всю расшатанность своего существа.Но только кем испорченной? Как найти ту точку, с которой началось мое "порченье", что, где и как случилось, что сказало свое слово?
Внутри меня либо ничто, либо какая-то черная клюпающая гадина.
А всем сказанным я пытаюсь оправдать себя перед собой же, мол, коль признаю себя таковой, значит не совсем уж и дрянь, значит есть надежда. Старые фокусы.
суббота, 13 декабря 2008
Teresa Numa
отрицательный хаос человеческих отношений
вражда с единственными действительно близкими людьми – своими родителями
воспалившиеся недоразумения
самое страшное – оказаться вдруг старшим, ответственным за всё, никому не ребёнком
самоутверждающийся, замкнувшийся неудачник…. Хотя и добившийся успеха
потеря просьбы о прощении
одиночество выстроено собственными руками, как дом. Осталось сделать шаг и войти в этот дом. И жить.
вражда с единственными действительно близкими людьми – своими родителями
воспалившиеся недоразумения
самое страшное – оказаться вдруг старшим, ответственным за всё, никому не ребёнком
самоутверждающийся, замкнувшийся неудачник…. Хотя и добившийся успеха
потеря просьбы о прощении
одиночество выстроено собственными руками, как дом. Осталось сделать шаг и войти в этот дом. И жить.
Teresa Numa
Письма тоже!
Попалась мне на глаза прелюбопытная книжица - "Любовь в письмах выдающихся людей 18 и 19 века". Книжка могла быть отдана в местную библиотеку или вообще обрести свое последнее пристанище на помойке. Но я приютила ее в своем гиперпакете от Women's Secrets, где лежали другие интересные книжки, который мой неразумный супруг и моя неразумная свекровь решились выселитьиз своего дома.
"Наконец-то вы мои" - подумала я, так как давно положила на них глаз, зная, что либо я к ним перееду, либо они ко мне. Второе.
Так вот эта книжка. Судя по заглавию, любовь только в эти века и была. Судя по содержанию - в основном на Западе. Хотя все письма написаны старым языком с ять и твердым на конце.
Большинство писем мужских. Женщины только писали ответы. Исключение - Жоржъ Зандъ. Наверное, тогда мало было известных женщин.
Интересно, но факт! Те. что писали по нескольку раз, писали разным женщинам. Наполеон, Байрон, Эгар По и некий Фердинандъ Лассаль - любили много и многих.
Обычно, письма заканчивались такими фразами:
"Продолжаю беседовать с вами, даже не зная, - выходят ли у меня буквы! Повсюду, где их не будет, - читайте, - я вас люблю." (Дидро - г-же Воланъ)
"Надеюсь, скоро заключить тебя в свои объятия и осыпать миллионами поцелуев, жгущих меня словно лучи экватора" (Наполеонъ - Жозефине)
"Вам нравится меня выгонять, - мне нравится вас обожать" (Бодлер - г-же Мари)
"Прячь от меня своб душу, чтобы я могла всегда представлять ее себе прекрасной!" (Жоржъ Зандъ - доктору Пагелло)
Бисмарк закончил письмо к своей невесте так: "Будь здорова."
Что ж немцы, французы... а русские?
Письмо Виссарина Григорьевича к своей невесте, а впоследствии и жене, некой М. Орловой, было самым длинным...
Письмо г-на Тургенева к г-же Виардо заканчивалось так: "Тысячу дружеских приветсвий вам и прочим".
Вот такая вот всеХпрощающая любовь была.
Наверняка где-то кем-то уже издана аналогичная книжка в контексте 20 века.
А мне интересно, сейчас кто-нибудь пишет подобные письма? Про себя-то каждый говорит и не такое. В мыслях у нас великая любовь, в сердцах - жгучее пламя страсти, в головах - дурман. А на письме выходит все коряво. У меня так было. Поэтому любовных писем не пишу, только поклепы.
Попалась мне на глаза прелюбопытная книжица - "Любовь в письмах выдающихся людей 18 и 19 века". Книжка могла быть отдана в местную библиотеку или вообще обрести свое последнее пристанище на помойке. Но я приютила ее в своем гиперпакете от Women's Secrets, где лежали другие интересные книжки, который мой неразумный супруг и моя неразумная свекровь решились выселитьиз своего дома.
"Наконец-то вы мои" - подумала я, так как давно положила на них глаз, зная, что либо я к ним перееду, либо они ко мне. Второе.
Так вот эта книжка. Судя по заглавию, любовь только в эти века и была. Судя по содержанию - в основном на Западе. Хотя все письма написаны старым языком с ять и твердым на конце.
Большинство писем мужских. Женщины только писали ответы. Исключение - Жоржъ Зандъ. Наверное, тогда мало было известных женщин.
Интересно, но факт! Те. что писали по нескольку раз, писали разным женщинам. Наполеон, Байрон, Эгар По и некий Фердинандъ Лассаль - любили много и многих.
Обычно, письма заканчивались такими фразами:
"Продолжаю беседовать с вами, даже не зная, - выходят ли у меня буквы! Повсюду, где их не будет, - читайте, - я вас люблю." (Дидро - г-же Воланъ)
"Надеюсь, скоро заключить тебя в свои объятия и осыпать миллионами поцелуев, жгущих меня словно лучи экватора" (Наполеонъ - Жозефине)
"Вам нравится меня выгонять, - мне нравится вас обожать" (Бодлер - г-же Мари)
"Прячь от меня своб душу, чтобы я могла всегда представлять ее себе прекрасной!" (Жоржъ Зандъ - доктору Пагелло)
Бисмарк закончил письмо к своей невесте так: "Будь здорова."
Что ж немцы, французы... а русские?
Письмо Виссарина Григорьевича к своей невесте, а впоследствии и жене, некой М. Орловой, было самым длинным...
Письмо г-на Тургенева к г-же Виардо заканчивалось так: "Тысячу дружеских приветсвий вам и прочим".
Вот такая вот всеХпрощающая любовь была.
Наверняка где-то кем-то уже издана аналогичная книжка в контексте 20 века.
А мне интересно, сейчас кто-нибудь пишет подобные письма? Про себя-то каждый говорит и не такое. В мыслях у нас великая любовь, в сердцах - жгучее пламя страсти, в головах - дурман. А на письме выходит все коряво. У меня так было. Поэтому любовных писем не пишу, только поклепы.
понедельник, 08 декабря 2008
Teresa Numa
«Ответ, пожалуй, мог бы отыскаться, если бы мы верили в бога. Поскольку мы в него больше не верим, выхода нет» Ингмар Бергман. «Тюрьма» «Ад – это другие»… Если бы это не сказал Сартр, это сказал бы Бергман. И он говорил: «Если начать издалека, то можно сказать, что моё представление о боге с годами совершенно изменилось, стёрлось и исчезло. Но ад для меня по-прежнему – понятие, обладающее сильным психологическим воздействием. Правда, я всегда имел в виду лишь то, что ад в самом деле существует на земле. Ад создан самими людьми…». Среди великих режиссёров 20-го века, измученных поисками потерянных времени – гармонии – человека – смысла, растерянных их отсутствием или воинствующих (ведь должны же они существовать: время, гармония, человек, смысл), Ингмар Бергман является уникальным примером художника- борца, всем своим творчеством отрицающего Бога, ради утверждения Человека. Великий гуманист и великий богохульник, его потребность творить выросла из потребности преодолеть собственное одиночество, а его путь к кинематографу – от литературы через театр – сложился как способ справиться с собственными демонами. И всё же отправная точка движения – детство: скандинавская холодность мира, бедность, замкнутость, унижение и, по собственным его словам, ревность к Христу, сыну Божьему, которого отец-священник любил больше, чем собственного сына. Так рождается бунт. Сначала против отца, затем – против мира, затем – против Бога. Бергман пришёл в кино в начале 40-х, когда весь мир волей нескольких человек превращается в бойню. Мир рушится. Швеция смотрит, как рушится мир, и зарабатывает деньги на апокалипсисе. Еда – есть, смысла – нет. Чтобы собрать рассыпающийся мир – нужно действовать. Потом кто-то назовёт это «шведским комплексом вины», кто-то «фюртиотализмом». С Бергманом получится немного иначе – это назовут «кинематографом Бергмана». Его первый сценарий к фильму назывался «Травля»; его первый фильм – «Кризис»; его первый фильм по собственному сценарию – «Тюрьма». Это не только названия фильмов, но ключевые понятия и основные образы, которые выводят в систему мотивов сначала раннего, а затем и всего последующего творчества Бергмана. Раз и навсегда определившись с вопросами, на которые необходимо ответить, он всю свою творческую жизнь будет варьировать сюжеты, изменять точки зрения, искать новые технические приёмы, но темы останутся неизменны. Мир раннего Бергмана вещный. Актеры ограничены пространством съемочных павильонов, а их персонажи – стенами своих тесных квартир. Мир замкнут. Даже натурные съёмки не дают ощущения простора: вертикаль кадра упирается в низкое небо, а горизонт исчезает в тумане. Но это всего лишь фон для драмы человеческой жизни, которая вписывается в геометрическую форму совсем не любовного треугольника: он – она – мир. Неравная борьба двух против всех. «Дождь над нашей любовью», «Корабль в индийскую землю», «Музыка в темноте», «Портовый город», «Жажда», - в центре всех картин история любви двух молодых героев с неприкаянной судьбой, для которых любовь становится единственным способом спастись, а человек – единственным средством спасения от одиночества и отчаяния. Пока у враждебности, которая исходит от мира ранних картин Бергмана, есть имена, его герои знают, чему противостоять: нищета, лживость общепринятой морали, равнодушие общества. Но уже в это время – «Тюрьма» (1949), фильм, в котором безумие, отчаяние, хаос уже не объяснить социальной данностью. Всё это – и безумие, и отчаяние, и хаос – становятся не обретёнными, но изначально заданными свойствами не жизни отдельного человека, но человеческой экзистенции в целом. Без полутонов, от чёрного к белому, от вспышек злого света к круговороту теней и полному мраку, сама резкая фактура кадра – пугающее отражение реальности, превращающейся в сознании героев в навязчивое видение и непрерывность кошмара. Первая возможность Бергмана снять фильм по своему сценарию становится философской притчей о боге, который «наверное умер» (так скажет один из героев картины) и дьяволе, который правит миром, о вере, которой нет, и неверии, которого в избытке, принятии смерти и неприятии жизни. Всё это – начальные и конечные пункты человеческого существования, которые становятся фундаментальными идеями фильмов самого Бергмана. 50ые годы – время, когда мир узнаёт Бергмана (парадоксально: мир узнает Бергмана как режиссёра комедии). Его неожиданно светлый и лёгкий фильм «Улыбки летней ночи» (завоевавший Специальный приз на Каннском фестивале 1956 года) станет творческим исключением, не шагом назад – в сторону от экзистенциальности мироощущения. Но уже «Седьмая печать» и «Земляничная поляна» (фильмы, следующие один за другим) возвращают кинематографу не только Бергмана – художника, но и Бергмана – философа: на смену бытовой драме приходит стриндберговская «драма скитаний», на смену социальной конкретики – аллегория, а человек как средство спасения от одиночества себя исчерпывает; теперь вопросы, на которые хочется найти ответ, переживаются мучительнее, конфликты углубляются, смещаются акценты. «Вечер шутов», «Урок любви», «Седьмая печать», «Земляничная поляна» - сюжеты фильмов до предела обобщены; и до предела заострены. В их основе – модель философски значимой условной ситуации, в основе ситуации – человек в поисках Истины. Мотивы, доставшиеся в наследство от 40ых – одиночество и отчаяние – в этих фильмах усугубляются новыми: неприкаянность жизни художника и унижение. Время, как и пространство кадра, расширяются: из павильонов действие вырывается на залитые солнцем пейзажи, а ткань реальности настоящего рвётся под натиском мучительных снов и задумчивых воспоминаний (непременный мотив, который критики назовут «ностальгией по прошлому» Бергмана). «Драма скитаний» - кинематографическое заимствование режиссёра литературного жанра, созданного Стриндбергом: жизнь героя равна его пути (сюжетному) в поисках смысла собственного существования и мира. Бродячие цирковые артисты, Антониус Блок, Исак Борг, их движение – отчаянная попытка преодоления боли и унижения («Вечер шутов»), упорная борьба- игра со Смертью ради обретения Знания и Истины («Седьмая печать»), признание собственной вины и неожиданное прозрение («Земляничная поляна»). «Разбрасывая» своих героев во времени – начало XX века, средние века, современность – ведя их разными дорогами, Бергман приводит их одному выводу. Через констатацию недостижимости счастья, через бесконечную пустоту неба, через человеческие бессердечие, эгоизм и безжалостность – параллели пересекаются там, где нет Бога, но есть Человек, способный жить и искать вопреки аду жизни, любить вопреки страху смерти, судить себя и понять других вопреки себе самому. Оформившись в кинообразах, эта формула Истины, равной Спасению, сложится как творческая позиция и жизненное утверждение самого Бергмана позже: «Речь идёт о полном отказе от мысли о возможности спасения за пределами земной жизни. Я пришёл к этому убеждению в последние годы и верю, что святое заключается в самом человеке. Это единственная святость, существующая в действительности. Она вполне земная. Единственная форма святого начала - любовь». Трилогия Бергмана «Как в зеркале», «Причастие», «Молчание», - знак творческого и философского поиска режиссёра 60-ых годов, возврат к прежней трехчастной системе взаимоотношений «он-она-мир» на новом уровне: я – бог – другие. Эта трилогия уже не бунт героев, но бунт самого сына священника против сына бога, акт не богоборчества и атеизма, но стремления преодолеть высшую преграду на пути человека к человеку. «Я и мой бог жили в мире, где царили гармония и порядок. А вокруг корчилась в муках подлинная жизнь. Но я не хотел её замечать. Я видел только моего бога», - говорит пастор Эриксон, главный герой «Причастия». Я и мой бог. Религиозная проблема превращена Бергманом в проблему личную. Для каждого героя первых двух частей трилогии образ бога становится индивидуальной иллюзией, за которую они прячутся от тяжести жизни, «их» бог – продукт сознания для оправдания душевной слабости, равнодушия. Христианский бог не знаком миру Бергмана. Герои ждут, герои говорят, герои молятся своему богу, но в ответ получают лишь болезненную вспышку шизофренического бреда – явление всевышнего в образе паука (в фильме «Как в зеркале») – или же не получают ничего («Причастие»). В мире Бергмана бог молчит, говорят люди: «Мы нарушили единственное человеческое условие – жить с людьми, поэтому мы такие нищие и безрадостные, и одержимые страхом». Эти слова Мэрты из того же «Причастия» - истина, к которой никак не хотят прийти герои картин. Последняя часть трилогии, «Молчание», - квинтэссенция бергмановской идеи бога, точнее, его отсутствия, эстетическое продолжение экзистенциальной формулировки о заброшенности и заброшенности человека в мир. Этот фильм – с его угарной чувственностью и планетарным отчаянием – несостоявшаяся история любви близких людей, обернувшаяся ересью вожделения, экстатическим кошмаром одиночества и бешенством ненависти. Незнакомый город, который готовится к войне, незнакомый язык, который не понимают ни одна из сестёр-героинь фильма, болезненная жажда нежности, искажённая вожделением, и реальность – безостановочная серия взрывов кошмарных и затягивающих видений – всё в фильме приобретает философскую значимость, выводящую идею человеческой разобщенности на уровень гибели мира, апокалипсиса. Камерная драма, ад, разыгранный на несколько человек. Принцип, обозначенный в «Молчании», в той или иной степени Бергман будет использовать в своих картинах не раз. «Персона», «Шёпоты и крики», «Сцены из супружеской жизни», «Осенняя соната», - от высот онтологических обобщений до возвращения к личным трагедиям, режиссер возвращает и возвращается к исследованию нравственных коллизий, душевных изломов, причин фатальной невысказанности человека, его странного, загадочного упорства в отрицании любых способов спасения. «Фанни и Александр», последний фильм Бергмана, будет снят в 1983 году. Картина, противоречащая всей прежней эстетики режиссёра, с её буйством красок вместо чёрно-белого мира, роскошью подробных декораций вместо аскетичности кадра, круговоротом персонажей и сюжетных линий в замен обречённости борьбы в одиночку, станет последней (если не фактически: ровно через 10 лет – последний аккорд «Сарабанды», то смысловой) и итоговой картиной. В своей книге «Латерна магика» Бергман признается: «В молодости, когда сон был крепок, меня мучили отвратительные кошмары: убийства, пытки, удушья, инцест, разрушения, сумасшедший гнев … В старости сны стали далекими от действительности, но зато добрыми, зачастую утешительными. Иногда мне снится блестящий спектакль с огромным количеством участников, музыкой, красочными декорациями. И я шепчу про себя с глубочайшим удовлетворением: «Это моя постановка. Это создал я». «Фанни и Александр» - последний сон Бергмана в кино, блестящий и утешительный, яркий мир, в котором всё те же одиночество, страх перед унижением и смертью, догматичность веры и человеческая жестокость, переживаются и проверяются детским сознанием, ещё далеким от мазохистской страсти к боли и страданиям взрослого мира. «Сизиф, вернувшись к камню, созерцает бессвязную последовательность действий, ставшую его судьбой. Она была сотворена им самим, соединена в одно целое его памятью и скреплена смертью. Убежденный в человеческом происхождении всего человеческого, желающий видеть и знающий, что ночи не будет конца, слепец продолжает путь. И вновь скатывается камень. Я оставляю Сизифа у подножия его горы! Ноша всегда найдется. Но Сизиф учит высшей верности, которая отвергает богов и двигает камни. Он тоже считает, что все хорошо. Эта вселенная, отныне лишенная властелина, не кажется ему ни бесплодной, ни ничтожной. Каждая крупица камня, каждый отблеск руды на полночной горе составляет для него целый мир. Одной борьбы за вершину достаточно, чтобы заполнить сердце человека. Сизифа следует представлять себе счастливым», - писал Альбер Камю в эссе «Миф о Сизифе». Кинематограф Бергмана – вопросы, которые он задал, и ответы, которых он не дал, всё тот же миф и то же упорное движение к вершине, постоянное усилие над собой и вечное испытание себя, человека верой и отчаянием, жаждой жизни и ужасом перед смертью, ненавистью и любовью, холодным рассудком и безграничностью безумия. Истина? Смысл? Итог? Они в вечном стремлении Бергмана жить, творить и задавать вопросы.
воскресенье, 07 декабря 2008
Teresa Numa
Земляничная поляна снята Бергманов в 1957 году. Черно-белый мутный фильм, что называется - фильм для умных, для богемы. Не все пймут. Не все доросли. Высокое кино с подтекстами и множественностью смысловов.
Поэтому со мной никто и не пошел. Одни не смогли, другие не захотели. Фильм такой, тяжелый. Про одиноких... для одиноких...
Но все-таки мне надо было всех, кому предлагала, за уши тащить в кинотеатр!!! Когда еще на большом экране покажет этот фильм???? Как ни странно, но все, кому я предлагала свое общество, все!!! поняли бы этот фильм! Потому что он про них, про каждого. И я там есть. И ты. И он. И Марина. И каждый в зале.
Когда я ехала в метро, то боялась бытьодной во всем зале. Вдруг все возьмут и не придут. Но мест свободных к началу фильма осталось очень мало. То ли воскресный вечер надо было убить, то ли все решили приобщиться к высокому. Я шла на высокое, а попала на самое-пресамое жизненное.
Фильм этот о человеке, пожилом профессоре, выдвинутом на какую-то суперважную премию в области медицины, о том, как он живет и как жил. Он вспоминает свое прошлое, но прошлое в свою очередь также вспоминает его и предстает в совсем ином цвете. И уже никакая награда не способна вернуть этому человеку саму жизнь, которая неизвестно куда девалась за ео 76 лет. Все, что он сичтал святым, непогрешимым, правильным - все оказалось картонными куклами, подделками. Жизнь - не жизнь. Лучше вообще не жить. Этого желает его сын: "Я хочу не жить, быть абсолютно мертывм. А ты можешь говорить мне о ребенке! Да чтобы я согласился дать кому-то эту муку, эту ложь, этот обман, которую все вы назваете жизнью!"
Фильм страшен своей обреченностью. При всем том, что в кинотеатр на вечерний сеанс я пошла одна. И возвращалась я с таким лицом, что от меня отварачивалсиь прохожие. Эффект от фильма длился примерно час. Час нежелания жить, двигаться, говорить, мыслить, принимать решения. Час о тщетности и абсурдности жизни. Час полного вакуума. А потом дом, любимый другое кино, другие мысли.
Земляничная поляна свосем не для умных. Он для тех, кто хотя бы раз в жизни сомневался в своей необходимости для других. Ну или для тех, кто не может ничем объяснить свое присутствие в этом мире.
Поэтому со мной никто и не пошел. Одни не смогли, другие не захотели. Фильм такой, тяжелый. Про одиноких... для одиноких...
Но все-таки мне надо было всех, кому предлагала, за уши тащить в кинотеатр!!! Когда еще на большом экране покажет этот фильм???? Как ни странно, но все, кому я предлагала свое общество, все!!! поняли бы этот фильм! Потому что он про них, про каждого. И я там есть. И ты. И он. И Марина. И каждый в зале.
Когда я ехала в метро, то боялась бытьодной во всем зале. Вдруг все возьмут и не придут. Но мест свободных к началу фильма осталось очень мало. То ли воскресный вечер надо было убить, то ли все решили приобщиться к высокому. Я шла на высокое, а попала на самое-пресамое жизненное.
Фильм этот о человеке, пожилом профессоре, выдвинутом на какую-то суперважную премию в области медицины, о том, как он живет и как жил. Он вспоминает свое прошлое, но прошлое в свою очередь также вспоминает его и предстает в совсем ином цвете. И уже никакая награда не способна вернуть этому человеку саму жизнь, которая неизвестно куда девалась за ео 76 лет. Все, что он сичтал святым, непогрешимым, правильным - все оказалось картонными куклами, подделками. Жизнь - не жизнь. Лучше вообще не жить. Этого желает его сын: "Я хочу не жить, быть абсолютно мертывм. А ты можешь говорить мне о ребенке! Да чтобы я согласился дать кому-то эту муку, эту ложь, этот обман, которую все вы назваете жизнью!"
Фильм страшен своей обреченностью. При всем том, что в кинотеатр на вечерний сеанс я пошла одна. И возвращалась я с таким лицом, что от меня отварачивалсиь прохожие. Эффект от фильма длился примерно час. Час нежелания жить, двигаться, говорить, мыслить, принимать решения. Час о тщетности и абсурдности жизни. Час полного вакуума. А потом дом, любимый другое кино, другие мысли.
Земляничная поляна свосем не для умных. Он для тех, кто хотя бы раз в жизни сомневался в своей необходимости для других. Ну или для тех, кто не может ничем объяснить свое присутствие в этом мире.
среда, 03 декабря 2008
Teresa Numa
Был такой сериал по ТНТ - "Женсике шалости". Русская версия-калька - "Женская лига". Была там серия одна, где две заклятые подругие встречаются в супермаркете и одна хвастает перед другой своей успешной жизнью. Комичность этой ситуации даже не знаю в чем, но всякий раз было смешно. А сегодня я сама оказалась в подобной ситуации... в роли неудачницы-идеалистки.
Пришла в деканат Аня Востокова. Восстанавливаться пришла после отчисления. Как старые знакомые мы разговорились. Спрашиваю я про ее житье-бытье:
- Ну как, Ань, чем занимаешь?
- Да работаю.
- По специальности?
- Нет! Ты что! Журналист сейчас это вообще одна из самых низкооплачиваемых профессий.
- Да? Марин, бросай все, пошли улицы мести!
- Да! Ты представляешь, что такое 400 баксов? Это же ничто! А на большее журналист не может рассчитывать внашей стране.
- Ну это смотря где работать... и кем.
- Ну это да, ты права. Сейчас вообще туго с этим. Вот продюсер, он несет на себе все: создание телепрограммы, кадры, имидж - ну все! а получает 500 баксов.
- Не может быть! Это наверное официально, а с артистов в конвертиках небось другие суммы!
- Нет! говорю тебе!
- Ну а ты кем работаешь?
- Я пиаром занимаюсь. У меня несколько своих проектов: А-студио, Алекса, Стася...
- Постой, они же до тебя появились!
- Да, они раньше были, но сейчас их пиарю только я, они полностью на мне.
- А зачем тебе учиться?
- Знаешь, сейчас если честно вообще учится не надо. Образование в России никакое, причем оно никому и не нужно. Вот если в Англии учится - это другое дело.
- А что ты к нам пришла?
- Да за корочкой. Мне кажется, на заочке вообще не учатся.
- Когда не учатся, мы отчисляем.
- Понятно... Замуж никто не собирается?
- Ну если только за пиарщика. А то я на 500 баксов не проживу!
- Да, щас главное - много зарабатвывать, чтобы хоть что-то в жизни значить.
- Может, я и неправа потом окажусь, но для меня важно, чем наполнен человек, а не его карман. Поэтому я и учусь. (ой, как это пафосно звучит! даже не верю, что я такое ей сказала)
- Да-да, я тебя полностью понимаю. Поэтому я и пришла к вам!
Разговор смумией Востоковой прекратился. Я пошла писать статью. Да, я лаборант, да я получаю чуть больше прожиточного минимума, да я верю в "эти самые" идеалы! читаю книжки, смотрю исторические фильмы, хожу в музеи, да я не знаю ни одной песни Стаси!!! И Слава Богу!
Пришла в деканат Аня Востокова. Восстанавливаться пришла после отчисления. Как старые знакомые мы разговорились. Спрашиваю я про ее житье-бытье:
- Ну как, Ань, чем занимаешь?
- Да работаю.
- По специальности?
- Нет! Ты что! Журналист сейчас это вообще одна из самых низкооплачиваемых профессий.
- Да? Марин, бросай все, пошли улицы мести!
- Да! Ты представляешь, что такое 400 баксов? Это же ничто! А на большее журналист не может рассчитывать внашей стране.
- Ну это смотря где работать... и кем.
- Ну это да, ты права. Сейчас вообще туго с этим. Вот продюсер, он несет на себе все: создание телепрограммы, кадры, имидж - ну все! а получает 500 баксов.
- Не может быть! Это наверное официально, а с артистов в конвертиках небось другие суммы!
- Нет! говорю тебе!
- Ну а ты кем работаешь?
- Я пиаром занимаюсь. У меня несколько своих проектов: А-студио, Алекса, Стася...
- Постой, они же до тебя появились!
- Да, они раньше были, но сейчас их пиарю только я, они полностью на мне.
- А зачем тебе учиться?
- Знаешь, сейчас если честно вообще учится не надо. Образование в России никакое, причем оно никому и не нужно. Вот если в Англии учится - это другое дело.
- А что ты к нам пришла?
- Да за корочкой. Мне кажется, на заочке вообще не учатся.
- Когда не учатся, мы отчисляем.
- Понятно... Замуж никто не собирается?
- Ну если только за пиарщика. А то я на 500 баксов не проживу!
- Да, щас главное - много зарабатвывать, чтобы хоть что-то в жизни значить.
- Может, я и неправа потом окажусь, но для меня важно, чем наполнен человек, а не его карман. Поэтому я и учусь. (ой, как это пафосно звучит! даже не верю, что я такое ей сказала)
- Да-да, я тебя полностью понимаю. Поэтому я и пришла к вам!
Разговор с
воскресенье, 30 ноября 2008
Teresa Numa
не коверкая! на самом деле хорошего! вспомнила я своего редактора, он и позвонил. пустячковый материальчик предложил... да не в этом суть! он меня не забыл, как оказалось. за безвылазный ноябрь меня не забыли!!!!!! ура!!!!!
а еще меня не забыли за три года! целых три!!! и по имени назвали. и не Аней, а Анютой, как меня всегда этот человек и называл. Уже не Андрей, а Николай!
а еще меня не забыли за три года! целых три!!! и по имени назвали. и не Аней, а Анютой, как меня всегда этот человек и называл. Уже не Андрей, а Николай!
Teresa Numa
Пуская скрипит, как старое седло
Мой голос, но я петь не перестааааану!
Ведь я - артист, заслуженный... давно
Народный мне пока не по кармааааану!
Из книжки моего редактора Андрея Дмитриевского.
Мой голос, но я петь не перестааааану!
Ведь я - артист, заслуженный... давно
Народный мне пока не по кармааааану!
Из книжки моего редактора Андрея Дмитриевского.
суббота, 29 ноября 2008
Teresa Numa
Когда я была маленькой, я очень хотела кошечку. И просила маму купить ее мне. Но мама кошек не любила и отвечала так:
- Вот когда будешь жить одна, заводи хоть змею, хоть крокодила, хоть целый зоопарк.
Уже больше года я о том же самом прошу своего будущего мужа. И отвечает он мне так:
- Только не в моем доме! Мне и тебя хватает!
А сегодня я чуть было не спросила о детях. Так, на будущее... Но я не спросила.
- Вот когда будешь жить одна, заводи хоть змею, хоть крокодила, хоть целый зоопарк.
Уже больше года я о том же самом прошу своего будущего мужа. И отвечает он мне так:
- Только не в моем доме! Мне и тебя хватает!
А сегодня я чуть было не спросила о детях. Так, на будущее... Но я не спросила.
вторник, 25 ноября 2008
Teresa Numa
как хорошо, что я все еще способна удивляться, увлекаться, улыбаться и плакать. и все с полпинка!
понедельник, 24 ноября 2008
Teresa Numa
Виктор Гюго - особеннейший автор для меня. Разным путями я доходила до его книг, ни разу не оставаясь равнодушной. В самом раннем детстве, когда я только-только научилась читать и понимать целековые предложения, я прочла в кратце "Отверженных". В детской библиотеке мама взяла мне две тонюсенькие книжечки, озаглавленные "Гаврош" и "Козетта". Книжки рассказывают историю двух "главных" детей романа. И как ни странно, я помню эти книжки наизусть. На какой странице какая картинка, как выглядят герои, какого размера шрифт. Эти имена запали глубоко, очень. В средней школе я нашла в той самой библиотеке эти книжки. Помню, как показывала подруге свою фамилию, написанную маминой рукой на карточке пользователя, как доказательство, что я эти книжки не выдумала. отом всю дорогу она проверяла меня на знание деталей картинок. Я называла ей расположение камней, корзинки, картуза, большого ведра и маленькой сабельки. Наверное, нет ни одной книги, детали которой так были бы важны для меня. То ли это книга такая, то ли она первая, как первая любовь, плотская или платоническая.
Потом я просмотрела фильмы, снятые по романам Гюго, мультфильмы, спектакли. И снова все детали всплывали передо мной.
Когда я читала "Человек, который смеется", я буквально врастала в строчки на жетлых страницах, ни от одной книги я не была в таком восторге и замешательстве. Я, может быть, впервые начала понимать все значение несчастья, которое не изменить. Дело в том, что я как-то очень резко совершила переход от сказок про пчелку-труженицу к таким книгам. Книги Гюго - это всегда несчастье. причем абсолютное. И я пыталась его понять и объяснить. И к своему ужасу, я его понимала слишком хорошо.
"Отверженные" - мой первый конспект. Я вполне серьезно подчеркивала целые абзацы. Пока карандашом, тайком от мамы. Я приходила домой после шклы, открывала одну из закладок и перечитывала "особенные" места. Например, спор священника и дельца о загробной жизни или разговор бывшего революционера с бывшим гулякой. Эти разговоры заменили мне все.
Меня поражалязык автора. Он был таким красивым, таким все объясняющим и растолковывающим. Это пафос, который не рахдражает, это энтузиазм, над которым нельзя смеятся. Своими повторами я и обязана этому языку.
Гюго - это всегда несчастье, как я сказала, это всегда низ, дно, пропасть, бездна. Дея, Гуинплен, Фантина, Эпонина, Эсмеральда, Урс, Зеленый Ящик, Слон и Двор Чудес.
Для меня совсем по-особенному звучат такие слова, как "Наполеон", "Ватерлоо", "Великая французская революция", "июльская революция", "монастыри", "компрачикосы", "Сен-Дени", "Пер-ла-Шез", "Плюме", "Гугомон", "Веллингтон", "каламбур". Все вещи, которые я впервые узнала из книг Гюго, так и остануться для меня "вещами из книг Гюго".
Так как я еще мало знала слов, то я читала книгу со словарем Ожигова на коленях, и незнакомые слова записывала на листок. Вот слова с одного из листков:
-улан
-драгун
-кирасир
-амбразура
-редут
-фаталист
-запанибрата
-рикошет
-перепитии
-перманентность
-имманентность
-субстанция
-нигилист
-аскет
-исступленные
Но особенно для меня дороги вот эти слова, выписанные из "Отверженных" и объясненные своими словами:
-демократия - все равные, все друг друга уважают
-республика - ам выбирают всех и кого угодно
Я нарисовала карту сражения при Ватерлоо, которое произошло 18 июня 1815 года в 11.35. Я помню все свои стрелочки и жирные точечки, все названия и имена полководцев.
Я воспринимала события в книге не как историю, а как то, что происходит здесь и сейчас, как вечные и неизменные вещи.
В моей голове сложилась своя картина мира: мир несчастлив из-за плохих людей, котрых меньше, хороших людей больше и они всегда бедные; в народ нужно верить, так как он беден и хороший малый; свобода необходима, но за нее всегда нужно бороться; революция - это самое благородное дело; внешнее уродство искупается; все страдания искупаются; героизм одного против всех; несчастье - это норма для хороших людей; всем воздается по вере.
Я не читала "Собора". Слишком много фильмов я пересмотрела (рекомендую французский, многосерийный, с Депардье). Но время пришло и для него. Все, что я написала, вызванно первой главой этого романа.
Потом я просмотрела фильмы, снятые по романам Гюго, мультфильмы, спектакли. И снова все детали всплывали передо мной.
Когда я читала "Человек, который смеется", я буквально врастала в строчки на жетлых страницах, ни от одной книги я не была в таком восторге и замешательстве. Я, может быть, впервые начала понимать все значение несчастья, которое не изменить. Дело в том, что я как-то очень резко совершила переход от сказок про пчелку-труженицу к таким книгам. Книги Гюго - это всегда несчастье. причем абсолютное. И я пыталась его понять и объяснить. И к своему ужасу, я его понимала слишком хорошо.
"Отверженные" - мой первый конспект. Я вполне серьезно подчеркивала целые абзацы. Пока карандашом, тайком от мамы. Я приходила домой после шклы, открывала одну из закладок и перечитывала "особенные" места. Например, спор священника и дельца о загробной жизни или разговор бывшего революционера с бывшим гулякой. Эти разговоры заменили мне все.
Меня поражалязык автора. Он был таким красивым, таким все объясняющим и растолковывающим. Это пафос, который не рахдражает, это энтузиазм, над которым нельзя смеятся. Своими повторами я и обязана этому языку.
Гюго - это всегда несчастье, как я сказала, это всегда низ, дно, пропасть, бездна. Дея, Гуинплен, Фантина, Эпонина, Эсмеральда, Урс, Зеленый Ящик, Слон и Двор Чудес.
Для меня совсем по-особенному звучат такие слова, как "Наполеон", "Ватерлоо", "Великая французская революция", "июльская революция", "монастыри", "компрачикосы", "Сен-Дени", "Пер-ла-Шез", "Плюме", "Гугомон", "Веллингтон", "каламбур". Все вещи, которые я впервые узнала из книг Гюго, так и остануться для меня "вещами из книг Гюго".
Так как я еще мало знала слов, то я читала книгу со словарем Ожигова на коленях, и незнакомые слова записывала на листок. Вот слова с одного из листков:
-улан
-драгун
-кирасир
-амбразура
-редут
-фаталист
-запанибрата
-рикошет
-перепитии
-перманентность
-имманентность
-субстанция
-нигилист
-аскет
-исступленные
Но особенно для меня дороги вот эти слова, выписанные из "Отверженных" и объясненные своими словами:
-демократия - все равные, все друг друга уважают
-республика - ам выбирают всех и кого угодно
Я нарисовала карту сражения при Ватерлоо, которое произошло 18 июня 1815 года в 11.35. Я помню все свои стрелочки и жирные точечки, все названия и имена полководцев.
Я воспринимала события в книге не как историю, а как то, что происходит здесь и сейчас, как вечные и неизменные вещи.
В моей голове сложилась своя картина мира: мир несчастлив из-за плохих людей, котрых меньше, хороших людей больше и они всегда бедные; в народ нужно верить, так как он беден и хороший малый; свобода необходима, но за нее всегда нужно бороться; революция - это самое благородное дело; внешнее уродство искупается; все страдания искупаются; героизм одного против всех; несчастье - это норма для хороших людей; всем воздается по вере.
Я не читала "Собора". Слишком много фильмов я пересмотрела (рекомендую французский, многосерийный, с Депардье). Но время пришло и для него. Все, что я написала, вызванно первой главой этого романа.
воскресенье, 23 ноября 2008
Teresa Numa
Мне определенно надо жить одной. Тогда не будет больно. Соприкосновение с другими людьми - и мне плохо. За сегодняшнее утро я услышала столько в свой адрес, сколько, наверное, не слышит уличная шавка. А это моя семья. Пипец. Моя мать лежит в больнице и не хочет домой, ибо в больнице нет моей семьи. И слава богу, что нет! Я сама готова снимать какую-нить палату после семейных сцен Да вообще, что за нахер творится?!
Teresa Numa
Чем дальше, тем больше я убеждаюсь в своей тотальной пограничности. Никуда не могу себя приткнуть, ни к кому причислить, никому отдать. Маргинальная, я все понимаю, но нигде полностью не присутствую. Своей семье я не принадлежу по обоюдному желания обеих сторон. Для родственников я племянница, младшая сестр, двоюродная внучка, и благодаря родству меня "любят", но никак не за мою самоценность. Среда однокурсников тоже не для меня, я уже выросла из студенчества. Хотя еще не доросла до взрослой жизни. Необходимость в стабильном заработке держит меня на работе, которую я ни в грош не ставлю. Я многих люблю, но почти никого не уважаю. Странно? Да.
И не могу я назвать такого места, такого человека, такой среды или дела, где бы я могла сказать полное и совершенно честное "да, это мое!" Либо я себя не понимаю, либо таких мест и людей для меня нет.
Вчера я ездила к брату на день рождения. И хоть я и была самой "маленькой" за столом, но чувствовала себя в роли старых графинь 19 века, которых по необходимому, но всех раздражающему этикету приглашали на вечера. И меня пригласили точно также. Я искренне поздравила любимого брата, но потом проклянала все на свете, сидя за богатым столом и слушая вообще чужих мне людей.
Моя семья начнется с меня и моего будущего мужа. И ни я. ни он, ни наши дети, я в этом уверена. не приживутся среди моей семьи или среди моих родственников. Я "не такая", замкнутая, злая, насупившаяся, молчаливая. А как я должна себя вести, если я всем своим чувствую ненужность и лишность себя? Именно так. Строить из себя заинтересованность и я-вся-внимание я не умею и не хочу.
Я вообще не понимаю ни своих истоков, ни своих предков, ни своего даже поколения. Я полностью выпала куда-то!
И не могу я назвать такого места, такого человека, такой среды или дела, где бы я могла сказать полное и совершенно честное "да, это мое!" Либо я себя не понимаю, либо таких мест и людей для меня нет.
Вчера я ездила к брату на день рождения. И хоть я и была самой "маленькой" за столом, но чувствовала себя в роли старых графинь 19 века, которых по необходимому, но всех раздражающему этикету приглашали на вечера. И меня пригласили точно также. Я искренне поздравила любимого брата, но потом проклянала все на свете, сидя за богатым столом и слушая вообще чужих мне людей.
Моя семья начнется с меня и моего будущего мужа. И ни я. ни он, ни наши дети, я в этом уверена. не приживутся среди моей семьи или среди моих родственников. Я "не такая", замкнутая, злая, насупившаяся, молчаливая. А как я должна себя вести, если я всем своим чувствую ненужность и лишность себя? Именно так. Строить из себя заинтересованность и я-вся-внимание я не умею и не хочу.
Я вообще не понимаю ни своих истоков, ни своих предков, ни своего даже поколения. Я полностью выпала куда-то!